Впервые я
познакомился с Виктором в 1972 года, когда РАТАН-600
и, тем более, БТА еще не были построены, но
гостиница на верхней площадке уже была, зимой я
поднимался с лыжами туда и отдохнуть от
изнурительного житья и бесконечных хлопот на
РАТАНе (точнее, — за РАТАН). Там, наверху, мы и
познакомились. Все были молоды, все связывали
свою судьбу с новым, но столь фундаментального
планирования жизни, как у Виктора, я ни у кого не
встречал.
Он знал, что обладает талантом и
эрудицией значительно выше средних, и планировал
распорядиться ими, максимально эффективно.
Кумиром номер один для него был Эйнштейн, кумиром
номер два — Зельдович. Первое, что меня поразило
— поиск им аналога мечты Альберта Эйнштейна о
работе на маяке. Уже в первый день он напомнил мне
о ней и сказал, что он мечтает о таком варианте,
что спокойная жизнь вдали от Москвы, на Башне,
позволит реализовать себя... Но жизнь оказалась
сложнее, а сам Виктор не мог быть в стороне от
страстей, которые систематически разыгрывались
в Обсерватории.
Научные планы Виктора также были
предельно четко сформулированы, по крайней мере,
на первую треть активной жизни. С огромным
энтузиазмом и упорством он доказывал мне и Д.В.
Королькову, что острейшая и важнейшая проблема
сегодня — поиск в природе Черных Дыр. Была даже
некоторая агрессивность в его стремлении
убедить нас в этом (хотя мы и не сопротивлялись).
Будучи теоретиком по образованию и по складу ума,
он, тем не менее, взялся за новый крупный
эксперимент, продумал свой вариант поиска
быстрых вариаций очень слабых потоков квантов.
Нестандартной для нас с Корольковым и для Н.Ф.
Рыжкова была попытка исследовать временные
масштабы много меньшие, чем промежутки между
соседними квантами. Я с ужасом убедился, что весь
наш “классический” радиофизический опыт не дал
Шварцману практически ничего! Правда, уже много
позже, в 80-х годах, он признал, что пекулярность
его метода отразила пекулярность его мышления а
не задачи.
В лучших традициях теоретических школ,
тщательно искали название для нового
(многолетнего) эксперимента. МАНИЯ — казалась
находкой: имеет некоторый смысл, одинаково
пишется как на русском, так и на английском
языках, прекрасно и самокритично отражает
“маниакальность” как самой команды, так и
проблематичность получения позитивного
результата и особое положение этой проблемы в
астрофизике.
Мне приходилось близко знать крупных
физиков и математиков, активно работавших в
первой половине века — И.Е. Тамма, A.M. Леонтовича,
П.С. Новикова, С.Л. Соболева. Все они были высоко
образованными и культурными людьми,
интересовались всем на свете, включая
литературу, историю. Шварцман в отличие от них,
считал (по крайней мере, убеждал других), что
главные ценности человечества не в науке, а в
культуре. Особо остро и кардинально он выступил с
этим тезисом на конференции по поиску внеземных
цивилизаций в САО, в 1975 году. Люди, посвятившие
себя науке, обычно отводят гуманитарным наукам
второстепенную роль (по крайней мере не
первостепенную) . Шварцман активно
пропагандировал мысль, что познание внешнего
мира более примитивная задача, чем познание и
построение внутреннего мира человека, мира
духовного и этического. Он был убежден, что
технологический век скоро кончится,
человечество поймет, что заблудилось, и, наконец,
полностью займется душой в широком смысле этого
слова.
Виктор, тогда, в период совместной
жизни на Горе, заразил меня интересом к истокам
всех религий. Он давал читать литературу, к
которой я не имел ранее доступа (исключение —
беглое знакомство со Старым и Новым Заветом). У
него были книги по истории иудаизма, ислама,
буддизма. Стремление к обобщениям привело к
активной поддержке взглядов на особую роль
католицизма в развитии человечества. Он
неоднократно напоминал, что только в католицизме
есть стрела времени, следил за литературой в этой
области. Возможно, впрочем, что здесь сказывались
его западно-украинские корни? По крайнем мере, на
меня, с православными корнями его аргументы не
производили однозначного впечатления. Помню
восхищение публикациями по Дзен-Буддизму, по
истории его возникновения, помню ночные, при
свече, прослушивания Малера и Пендерецкого. Я
благодарен за эту миссионерскую деятельность.
Уважаю людей с принципами, даже если
они не совпадают с моими. Шварцман, несомненно,
имел твердые принципы. Он не был легким
человеком, в пылу спора мог обидеть, у некоторых
эти обиды не проходили долго.
Вернемся к науке. Каков, с моей точки
зрения, вклад Виктора в науку?
Аккреция. Незаметно
аккреция стала одним из основных способов
освобождения энергии в природе. Думаю, что роль В.
Шварцмана в развитии этого направления (работы
1967 г.) недооценивается.
В. Шварцман гордился (вполне
заслуженно) двумя своими фундаментальными
предложениями: а) химический состав Вселенной
накладывает ограничения на допустимое число
элементарных частиц, и б) масса покоя нейтрино
может быть определена по b-распаду
(кажется, об этом шла речь в его курсовой работе в
Университете). Любимов в 1979 году в своих
сенсационных экспериментах пользовался именно
этим методом. Еще более любопытное предложение
по определению массы фоновых нейтрино было
сделано Виктором уже в Обсерватории, с помощью
космического эксперимента с использованием
модуляции дипольной компонентой фонового
излучения. Возможно, об этом предложении
вспомнят в следующем столетии.
Космология. Виктора очень
интересовали топологические проблемы метрики.
Интерес к Черным Дырам явно был связан прежде
всего с этим. Но и в Большой Вселенной он искал
пути прямого определения геометрии мира. Он
убеждал, что почти все эксперименты дают
сведения о локальных, а не глобальных свойствах
топологии Вселенной (сами уравнения Эйнштейна
являются дифференциальными). Он опубликовал одну
“хулиганскую” статью, показывая, что
современные наблюдения вполне можно согласовать
с вариантом многосвязной Вселенной, с размерами
ячеек всего около 200 Мпс! В 1981 году он предложил
нам провести радиоастрономический тест
геометрии Мира — искать “духи”
радиоисточников. Для этого предполагалось
провести с помощью нового, тогда самого
чувствительного радиометра на РАТАН-600
специальные наблюдения небесного экватора и
найти антиподы далеких радиоисточников
(расположенные точно в зеркальной точке на
небесной сфере, т.е., для нулевого склонения,
смещенные на 12 часов по прямому восхождению).
Наблюдения по программе Шварцмана были
проведены, но, к стыду моему, до сих пор не
обработаны; сам Шварцман, да и я несколько
потеряли интерес из-за обнаруженной публикации
француза Франсуа Биро на ту же тему и с близкой
чувствительностью.
Почему Виктор погиб так? Возможно, его
близкие знают истину.
Виктор, как многие высоко одаренные
личности, был человеком с очень подвижной
психикой. Он занимался самоанализом глубоко и
самокритично. Отмечу два трагических момента:
Во-первых, трагедия его взаимоотношений с
академиком Я.Б. Зельдовичем. Он не только
боготворил его, но и считал себя любимым
учеником. Зельдович же, начиная с 70-х годов,
“изменил” Виктору. Виктор ужасно страдал. Мне
кажется, что со своей стороны Яков Борисович вел
себя далеко не самым лучшим образом. Я был
свидетелем тому на симпозиуме в Балатоне,
Венгрии, в 1987 году, где Виктор был оскорблен до
глубины души и замкнулся в себе.
Есть еще одно обстоятельство. Я
говорил о его ранних планах творить большую
науку в отдалении, в глуши, на Маяке.
Стремительный прогресс в космологии, физике
элементарных частиц, появление большого числа
совсем новых идей, которые были недоступны
(публикации отставали и быстро устаревали),
привели его к очевидному для многих, но к
трагическому для Виктора выводу: он сделал
непоправимую ошибку в жизни..
Смерть Виктора Шварцмана в расцвете
сил явилась трагедией не только для родных и
близких, но и для большой науки.