В. МАНСУРОВ

Связь вне времени и пространства

    Витя. А мы и не расставались...
    Университет, жизненные планы честолюбивых юных физиков, азарт молодости... Среди окружающих — Виктор, чья активность, живой интерес к людям выделяли его из многих других, по-своему интересных личностей. Этот интерес проявлялся иногда в агрессивной форме.
    Какой образ Вити сохранился у меня с тех лет? Его облик фотографии передают хорошо. Но запомнился не зрительный образ — другое: продуманная речь, идущая изнутри, отливаемая из мыслей тут же, на глазах; выговор, в котором легко узнать не-москвича. Но главное — глаза. Иногда, обращаемые вовнутрь, они становились грустными, почти печальными, а Витя как будто оставался без плоти — одна душа.
    Сейчас уже не помню, как именно мы познакомились. Витя Шварцман, Миша Мацковский, Игорь Козлов, Йосик Бернштейн, Боря Шапиро, компания Вити и его друзья — это и стихи Пастернака, Цветаевой, Ахматовой, Мандельштама, Гессе, это Шагал, Дали; Кафка, Набоков, Фрейд, что в 60-е годы не только было трудно достать, но и обсуждать зачастую просто не с кем. Витя для меня — это ещё очень сокровенное, существовавшее только для нас. И я знал наверняка, что внутренняя культура Вити не позволит никому заглянуть в наши отношения.
    А они не всегда были простыми.
    За своё место у Вити я не боролся; оно у меня всегда было; другое дело — он мог быть кем-то или чем-то увлечён, занят, озабочен. А я хорошо знал, как он умел работать, чего ему стоило вписаться в орбиту Якова Борисовича. Мы несколько раз вместе готовились к экзаменам, я видел и сильные, и слабые стороны его как физика. Но физика в наших отношениях была далеко не самым главным предметом.
    Многие воспринимали Витю колючим, покрытым крепким панцирем. Но многие ли знали, какая беззащитная и нежная душа скрывается под этим панцирем?
    В компаниях Витя всегда был заводилой, всегда возбуждён; вечно что-то затевал и организовывал. Как редко потом приходилось встречать такую беззаветность к друзьям! Как не хватает сейчас его энтузиазма, его энергии!
    Я чувствовал себя под покровительством Виктора достаточно уютно — его авторитет в глазах друзей был высок. Друзья знают и пари, и язвительные шутки, и прозвища, которыми мог быть одарён каждый; и его шутки и розыгрыши далеко не всегда были безобидными. Но всё это можно былое пропустить мимо, чтобы потом, “достучавшись”, тронуть струны и заставить зазвучать оркестр.
    Музыка — это первое, что нас связало. Витя открыл мне поэзию, я ему — музыку. Поэтому я знал, какой ключ заставляет его “сбрасывать панцирь”. Надо лишь создать образы, заставить их жить, — но сделать это экспромтом, у него на глазах, высекая образы из его души.
    Помню, как я получил пожизненный кредит доверия. Как обычно, Виктор затеял встречу друзей, на которой каждый должен был зачитать своё эссе на тему “О видах творчества”. Витя, как обычно, был “председателем жюри” и ведущим. Помню, Миша Мацковский дал классификацию, как обычно, обстоятельную, конкретную. Игорь Козлов сказал несколько слов, касавшихся процедурных тонкостей. Я прочитал очень короткий доклад, суть которого состояла в идее метауровня, в противопоставлении любой сформулированной классификации, “слова изречённого” — живому, творческому общению как высшему виду творчества. Эта мысль — творчество в жизни, в материале жизни, ценою жизни — витала тогда в воздухе; но сформулированная, она так поразила Витю, вызвала такой отклик, что мы больше ничего обсуждать в тот вечер не могли, так как, по мнению Вити после этого “доклада” говорить было нечего.
    Позже, защитившись, я принял предложение Вити участвовать в его эксперименте в обсерватории. Но работать с Витей было не легко. К тому же 71-73 годы — не простой период; в его личной жизни. Быт в САО на Верхней научной площадке был уникален. Жизнь в горах на высоте 2000 метров. Советская Швейцария по словам Вити. Оставаясь в горах один-на-один с самим собой, будь готов к вопросам, идущим изнутри, из глубины своего подсознания, души. Это может быть трудно.
    Работать приходилось большей частью ночью, а днём мы могли общаться. Звёздное небо в САО, закаты и восходы, краски гор, ветер и снег, рододендроны и шум реки в ущелье ... Времени было достаточно, так как быт в САО в те годы нас не слишком донимал.
    Пожалуй только Йосик Бернштейн знал, как живёт Витя в САО в те годы... Вот и фотографии тех лет у меня сохранились... Посылки из дома, печенье, сделанное мамой, её письма... Мало кого Витя допускал близко к себе в то время.
    Помнится наше путешествие из САО на попутках в Коктебель и поход по горам Северного Кавказа. Нет, поход был раньше Коктебеля. Но общение с Витей оставалось для меня вне времени.
    Вспоминается Виктор-руководитель, начальник ... Нам, друзьям, однокашникам, оказаться в положении подчиненный — начальник! Сейчас я бы сумел избежать таких ситуаций. Но тогда... По-моему, даже мудрый Йосик не избежал осложнений. Помню, когда я просил Витю заказать машинное время для обработки очередного эксперимента, в ответ услышал: “Почему я, почему не Зельдович?” Тот, кто знает, кто такой Зельдович и что Витя был одним из любимых учеников Якова Борисовича, легко поймёт сарказм этих слов Виктора-начальника. Но идея эксперимента была блестящая! Ради неё и Вити можно было многое вытерпеть.
    Позже Витя нашёл свой имидж, но no-началу многим доставалось. Уехал я из САО сильно обиженный Витей.
    Потом были письма, очень искренние и серьёзные, с извинениями, и в прежней дорогой нам тональности. Да и обида прошла — даже слабости друзей можно любить. Я знал, что моё место по-прежнему остаётся. Но у меня уже семья, дети... Встречаться часто мы теперь не могли.
    Каждый раз, когда я приезжал в САО, спрашивал, как дела у Виктора, бывал у него на семинаре; если Виктор был в САО и не был занят, заходил к нему. Сохранилось почти всё — и традиции общения, и понимание с полуслова, и доступные только близким людям “ритуалы”. По-прежнему обсуждались “темы” — результаты духовного и жизненного опыта, быть может, самые ценные достижения жизни. Помню, с сыном Сергеем, собираясь в САО, захватили из Москвы банку нашего любимого сока манго — с этим ритуалом у нас много связано — это наш символ праздника. Но Витя нас упредил, сам встретил нас соком манго. Так сын Сергей запомнил Витю: “Это тот дядя, с которым мы пили манго?”
    Одну из именно таких тем я так и не успел предложить на наших общих встречах для обсуждения. Чтобы хоть в какой-то мере отразить их дух, занимавшие нас проблемы, пользуясь теми правами, которыми я обладал в отношениях с Витей, хочу привести текст такой “темы”, одного из моих проектов в качестве приложения к воспоминаниям.
    Начало пятого десятилетия. Критический возраст. Я только-только сам начал выкарабкиваться из кризиса профессиональной и духовной зрелости, через который, — как теперь хорошо знаю, многие в этом возрасте проходят. Сейчас, проанализировав гороскоп Вити, я знаю — продержись он 5-7 дней, кризис миновал. Сейчас я смог бы достучаться до него, найти нужные слова, в конце концов, просто подсоединившись к нему, взять часть нагрузки на себя. Сейчас я смог бы. Но тогда — не получилось.
    “Закрыв глаза, я жду весны,” — начало любимого Витиного стихотворения. Мы не расставались. Я тоже жду весны...