Выступал Шварцман довольно часто и на других семинарах: в ФИАНе — на семинарах В.Л. Гинзбурга, в ИКИ — на семинаре И.С. Шкловского, на сессиях Отделения общей физики и астрономии. Его выступления всегда отличались эрудицией, обоснованностью и напористостью. Сказывался особый научный стиль Шварцмана, что, безусловно, плодило не только друзей, но и недругов. В ноябре 1971 года в ГАИШе он защитил кандидатскую диссертацию на тему: “Наблюдательные проявления релятивистских объектов” (руководитель — Я.Б. Зельдович, оппоненты: В.Л. Гинзбург и Э.А. Дибай). Мне рассказывали о развернувшейся во время защиты дискуссии, напоминавшей “афинские диспуты”.
    Был Викторий человеком экспансивным. Он не любил проигрывать ни в чем. Это относилось и к демонстрации силы рук, и к науке. Так как он был всегда обуреваем идеями, которые в силу своей оригинальности многими воспринимались скептически (это относится и ко мне), то споры чаще всего возникали по этому поводу. У нас в отделе Я.Б. была традиция спорить на бутылку минеральной воды и наклеивать на нее бумажку о сути спора. Викторий выиграл несколько бутылок даже у Я.Б. (что было непросто) и хранил их у себя дома в САО. Он пошел дальше — стал спорить на коньяк. Мы с ним заключили пари на бутылку “Наполеона” по поводу природы “двойного квазара”. Он стоял на позиции его гравлинзовой природы, я сомневался. Детально оговорили условия и сроки спора, но он, к сожалению, остался незавершенным. Надо отдать должное Викторию, он пытался найти доказательства более активно, чем я, наблюдая переменный компонент А и В этого “двойного” квазара на БТА.
    После успешной защиты диссертации перед ним остро встал вопрос о трудоустройстве. Дело осложнялось отсутствием московской прописки. Чтобы остаться в Москве, надо было потратить очень много усилий, прося о ходатайстве Якова Борисовича и проявляя в этом деле не просто настойчивость, а упорство, граничащее с нахальством (это было ясно на примере других сотрудников отдела). Викторий пойти на это не мог — не любил одалживаться. Кончилось тем, что заместитель директора САО в то время Ю. Парийский, который собирался наблюдать на строящемся РАТАНе флуктуации реликта, попросил Якова Борисовича “выделить” теоретика для анализа этой проблемы. Это место было предложено Шварцману. А окончательно уговорил Виктория уехать в САО Витя Дубрович, который к этому времени там уже работал. Шаг этот оказался, как теперь ясно, роковым, начиная с развода с женой и трудностями замкнутого быта в сыром ущелье на Буково, кончая неудачей эксперимента “МАНИЯ”. Дело в том, что он задумал поставить на БТА наблюдения по предсказаниям V-ой главы своей диссертации, которая называлась “Ореолы вокруг черных дыр”. В ней он утверждал, что аккреция замагниченной плазмы на черную дыру должна сопровождаться флуктуациями блеска (в диапазоне от радио до рентгена), на временных масштабах до 10^-5 сек. На возражения, что такие флуктуации будут “замыты” в окружающей черную дыру плазме, он отвечал: надо правильно выбрать объект для наблюдений. Задуманная созданная Шварцманом и его коллегами аппаратура (МАНИЯ) должна была анализировать оптические флуктуации с временным разрешением до 10^-7 сек! — лучшим в мире. (По-другому Викторий работать не желал). За 10 лет упорной работы в теоретическом, хозяйственном и наблюдательном планах небольшой группой Шварцмана в САО было создано два образца МАНИИ, и “манияки” приступили к наблюдениям по составленному списку кандидатов в черные дыры. Как правило, им выделяли для наблюдений на БТА по 5-10 ночей два раза в год. Шварцман приезжал в Москву, рассказывал о результатах. К сожалению, они получали только верхние пределы, а позитивных результатов все не было. Помню, что после очередного доклада на эту тему на семинаре И.С.Шкловского в физтеховской стекляшке ИКИ мы сказали Шварцману то, что он без сомнения знал сам — только верхние пределы никого не устраивают, и если он хочет признания научной общественности, то нужны положительные результаты. Мы посоветовали ему оставить хотя бы на время так любимые им черные дыры и отнаблюдать форму оптических импульсов тривиальных пульсаров.
    К этому времени, по-видимому, он и сам пришел к аналогичному выводу, и хотя поиски черных дыр продолжались, однако часть времени “манияки” стали тратить на другие задачи. В частности, они получили лучшую в мире форму оптического импульса и интеримпульса в Крабе и прописали множество всплесков во вспыхивающих звездах. Р.Е. Гершберг из КрАО очень хвалил мне это последнее направление и только сетовал, что ребята Шварцмана затягивают публикацию прекрасных наблюдений. Несмотря на эти “локальные” успехи, Викторий болезненно переживал провал программы “МАНИЯ” по поиску черных дыр и, по-видимому, стал подумывать об изменении направления научных исследований. Он стал переключаться на наблюдения по программе “Крупномасштабная структура мира”. Как всегда в своих наблюдательных попытках, он шел от своих собственных идей. Дело в том, что вместе с Д. Соколовым (математиком из МГУ) он выдвинул гипотезу о возможном существовании при определенной топологии замкнутой Вселенной “духов”, т.е. объектов, излучение от которых приходит к наблюдателю с противоположной стороны от наблюдаемого “прямо” объекта. Он рассказывал нам об этой идее, но опять, как и раньше, встретил скептицизм. Я, например, уверял его, что даже отнаблюдав такой “дух”, он никогда не сможет доказать, что он связан с каким-то “настоящим” объектом в силу разного эволюционного времени их жизни. При незнании законов эволюции квазаров будет невозможно узнать “духа”. Упрямый Шварцман, однако, начал реализовывать свою программу сначала с Т. Фетисовой и Д. Кузнецовым, а потом с А Копыловым. Как и в случае поисков черных дыр с “МАНИЕЙ”, нашел Шварцман не то, что искал. Обнаружили, правда, по небогатому наблюдательному материалу, что всего были измерены красные смещения у 50 ярчайших галактик скоплений; некоторый намек на существование в распределении богатых скоплений галактик в пространстве характерного масштаба 200 Мпк ! Это была сенсация, и Викторий это хорошо понимал. Но я немного забежал вперед. Между сменой коней у Шварцмана, по-видимому, был провал в настроении. Он об этом мне не говорил, но я помню разговор с Яковом Борисовичем зимой 1977 года в САО. Я.Б. сказал мне, что у Шварцмана дела в САО не ладятся и ему надо перебираться в Москву. Он готов его трудоустроить, по при условии прописки. На мой вопрос о прописке Я.Б. ответил, что у Шварцмана есть возможность жениться на москвичке. Больше на эту тему у меня ни с кем разговоров не было, но, как показало дальнейшее, этому плану не суждено было сбыться. Занятия же Шварцмана вопросами крупномасштабной структуры Вселенной привели его к конфликту с Яковом Борисовичем, который считал его результаты ошибочными и после доклада на сессии отделения в Капичнике устроил Викторию публичный разнос. Но время показало, что в этом споре прав был больше, по-видимому, Шварцман, Вообще говоря, Викторий относился к вопросам статистической обработки очень внимательно и всегда критиковал других за недоработки в этой области. У меня с ним на этой почве даже был конфликт, когда его группа выдала отрицательную рецензию на мою статью с Лютым в ПАЖ относительно корреляционного анализа кривых блеска в радио- и оптических диапазонах квазаров ЗС273 и ЗС120 (это было что-то около 1981 года). Шварцман требовал от нас, чтобы мы применили к оценкам вероятности “кластерный анализ”, которым он сам в то время был увлечен в связи с поиском крупномасштабной структуры в распределении галактик. Мои доводы о том, что переменность излучения в активных галактических ядрах не подчиняется нормальной статистике, на него не действовали. Тем для меня было удивительнее, что Викторий настаивал на существовании в распределении галактик масштаба порядка 200 Мпс на основании данных всего о 50 скоплений. По-видимому, здесь сработала его интуиция, а также желание иметь положительный результат.
    1979 году отдел Якова Борисовича в ИКИ распался. Но мы во главе с Игорем Новиковым были приняты в отдел И.С. Шкловского. (Сам Яков Борисович настаивал на нашем уходе из ИКИ.) С тех пор у Шварцмана появилась еще одна боль. Он считал своим долгом во время своих набегов на Москву защищать нас от нападок перед Яковом Борисовичем. Делал он это, по некоторым моим наблюдениям, не всегда в удачной форме, за что ему и перепадало. Приезжая в Москву, он обязательно или заходил в отдел Шкловского “потрепаться” или вызывал меня телефонным звонком куда-либо в город. У него в Москве было много друзей, которые давали ему ключи от своих квартир, и он останавливался у кого-нибудь из них. Там он и назначал встречи. Причем, будучи человеком страшно пунктуальным, он мог по несколько раз переносить время встречи, отмечая все изменения в своем блокнотике. Иногда это меня раздражало, но он обескураживающе приносил тысячи извинений за свой “сверхплотный” график встреч.
    Разговаривать с ним было трудно, он был довольно жестким собеседником, “без люфта” и, выясняя какой-либо интересующий его аспект проблемы, мог часами выуживать из тебя нужные сведения. Мне он всегда казался самоуверенным и преуспевающим в науке человеком, звездным мальчиком, вхожим на Олимп. Это уже потом мне объяснили близкие ему люди, что он выбирался в Москву только в периоды наилучшего состояния, а вот приезжал обратно совершенно вымотанным и больным. Неделями отлеживался в Буково. Дорого давалась ему маска супермена, однако перед москвичами он ее не снял. Это относилось не только к нам, его товарищам, но еще в большей степени к сильным мира сего. Я думаю, что и его учитель — Яков Борисович тоже не представлял его истинной ранимости, которую Шварцман тщательно скрывал от окружающих. Яков Борисович к Шварцману относился по-особому. Это я знаю и со слов самого Виктория и со слов сотрудников его отдела в ИПМ. Гибель яркого ученика была для Якова Борисовича неожиданным и страшным ударом. Вместе с иностранными астрофизиками он в октябре 1987 году побывал в САО и приходил на могилу Шварцмана. Я не знаю, о чем думал академик Зельдович над могилой своего безвременно ушедшего из жизни ученика, но для меня его неожиданная смерть от инфаркта 2 декабря 1987 года напрямую связалась со Шварцманом — он чувствовал свою вину перед ним.
    Из всего, что я знал о последних неделях Виктория, делаю вывод, что какой-то одной, преобладающей причины срыва, по-видимому, не было. Было неблагоприятное стечение разных причин:
осознание, что ему надо лечиться;
болезнь матери, невозможность ни ей жить в Буково, ни ему жить в Черновицах;
кризис в научном направлении, тяжелый переход с одной темы на другую при большой инерции сотрудников лаборатории;
разногласия с Яковом Борисовичем по научным и околонаучным проблемам;
пессимистическая оценка будущего советской астрофизики после смерти И.С. Шкловского. (По словам Виктория: “Засилье серости с острыми локтями”).
    Возможно, были и другие не менее важные причины. Главное — Шварцман не хотел быть вторым. а первым он быть уже, по его оценкам, не мог.
    В свой последний при жизни Виктория приезд в САО (в 1986 году на конференцию) я как то, созвонившись с ним по телефону, зашел к нему и Пине домой. Он мучился радикулитом и на конференции появлялся лишь изредка, не снимая своего неизменного полупальто. Мы обменялись новостями. Он мне показал письмо, в котором ему из Москвы предлагал содействие в защите докторской... Потом мы читали друг другу стихи. В свое время я посвятил ему стихотворение. Оказалось, что он об этом забыл, а искать этот стих в своих архивах не захотел. Пришлось написать посвящение второй раз. Вот оно:

    Шварцман поблагодарил. Взял ручку и вместо слов “черных дыр”, улыбнувшись, вписал слова “белых дыр”. Даже в стихах Шварцман не терпел научной недобросовестности.
    Что толкнуло Виктория на тот роковой шаг? Что же случилось в августе 1987 года? Можно лишь строить догадки. Никаких четких ответов на этот вопрос в его бумагах нет. Викторий и здесь был педантом — он отдал все свои долги, оплатил все счета и, по-видимому, уничтожил все бумаги, которые могли бы дать ответ на вопрос, который ему казался ясным. Леня Снежко говорил о кризисе научного пути — Викторий понял, что 10 лет шел не по главному направлению. В трудное время возле него не оказалось мудрых людей, могущих поставить все на свои места.
    Шварцман был эгоцентрист, слишком много глядел внутрь, а астральные разговоры, которые часто велись в его окружении, до добра не доводят. Ему казалось, что впереди тупики, и он струсил, не пожалев близких.