С. ЮРСКИЙ
Об этом человека надо вспоминать.
Сперва мне было просто интересно на
него смотреть. Его называли Витей, и сам он
представлялся попросту — Витя. При этом в
большом многодневном собрании молодых и
немолодых ученых по еле уловимым признакам
чувствовалось, что к нему относятся, как к
“мэтру”, как к специалисту высшего порядка.
Дело было в Дилижанс, б Армении на
традиционной школе биоэнергетики Московского
Университета. Кроме основной ежедневной работы
была еще добавочная научно-художественная
программу. Вот в ней-то мы и участвовали: ныне
покойный Натан Эйдельман — как историк, Фазиль
Искандер — как прозаик, Юлий Ким — как шансонье,
я — как человек театра и Виктор Шварцман —
астрофизик.
Я не очень легко схожусь с людьми. С
Виктором сошлись сразу. Не помню, о чем мы
говорили. Но помню, что было радостное свежее
чувство от общего с ним. Совершенное отсутствие
пустословия, ясная проникающая мысль, четкая
речь, сосредоточенное внимание к теме разговора,
сколь бы высокой или низкой она ни была
Я пошел на его лекцию. Сперва пытался
понимать и даже записывать. Потом бросил — не по
зубам. Но не ушел, не заскучал. Если смысл и
доказательства были не для меня, то интонация,
пластика — тут я понимал, — и именно они
доставляли мне колоссальное удовольствие. Я
помню его фразу: “после первого часа я буду
отвечать на вопросы. Форма вопроса любая. Но,
чтобы не перейти в дискуссию, договоримся — на
первый вопрос отвечаю, на второй — нет”.
Мне очень понравилась формулировки. Он
не сомневался, что каждый его ответ вызовет
желание задать новый вопрос. Но еще больше мне
понравилась интонация — смачно говорил, как
будто спелый плод надкусывал. И еще... выражение
глаз понравилось. Я вдруг увидел, что он азартен.
Кончилась “школа”. Повеселились,
попели на последнем банкете и разъехались.
Десятки людей искренне позвали друг друга в
гости и обменялись адресами. Но, как всегда, это
вовсе не обязывало к реализации намерений.
Сколько адресов записывается, а потом теряется!
С Виктором Шварцманом нас не связывала
ни профессия, ни общий круг знакомых, и жили мы
очень далеко друг от друга. Но вот странное дело
— все состоялось! Мы успели повидаться и на его, и
на моей территории. Мы не потеряли, адреса. Потому
что не забылась та мимолетная, высшие ничем не
примечательная встреча.
Мой театр был на гастролях в
Ставрополе. Случайно выдалась два свободных дня,
и я двинулся за 200 километров в Нижний Архыз, к
Шварцману в обсерваторию. Были на телескопе,
ходили к коллегам, слегка выпивали. Я дал концерт.
Но гласное — говорили, перескакивая с внеземных
цивилизаций к “черным дырам”, а от них — к
черным дырам в душe — об этом, наверное, больше
всего. И опять Витя источал бодрость, четкость,
ясность — самые положительные эмоции. Он звал
меня приехать зимой — кататься на лыжах и писать
(я жаловался ему, что не нахожу необходимого для
работы уединения). Я спросил его — не томит ли
здесь постоянная оторванность от мира? Он
определенно сказал — нет. Я поверил. У него была
колоссальная внутренняя наполненность и
самодостаточность. Мне показалось, что в нем
великолепно осуществилась идея творческого
покоя, как фундамента вдохновения.
Думаю, что не только показалось. Так и
было. В нем было сочетание разума, вдохновения и
душевного здоровья. Это правда.
Но, оказалось, не вся правда. Было не
только это. Как я узнал позже — были все
усиливающиеся депрессии, были тяжелые
разочарования и кризисы. Была и мысль о
самоубийстве. Теперь я вспоминаю, что тогда в
Зеленчуке эта тема мелькнула — но так
теоретично, так рационально, что я счел это
разбором предложенной мной ситуации — я
задумывал сценарий о самоубийце.
О смерти Виктора я узнал только теперь,
в 90-м году. Меня потрясло то, что он сам решил свою
судьбу. Меня потрясло может быть еще больше, что
уже давно нет на свете этого выдающегося
человека, а я и не заметил.
Теперь я ясно вспоминаю его визит ко
мне, в театр имени Моссовета. Я повел его на
репетицию, потом показывал ему кулисы, гримерные,
всю “изнанку” театра. В его реакции было много
наивного, почти детского любопытства.
Договаривались, что в следующий приезд он
прочтет для актеров лекцию о поисках внеземных
контактов. Конечно, говорили об НЛО. Он отрицал (в
этот раз, как и прежде) мистические (они же —
мещанские) ожидания чуда. Но насмешки не было в
его интонации. В его отрицании была все большая
печаль. И тогда встал вопрос о Боге. Я задал ему
этот вопрос. И он ответил. Он подробно и серьезно
высказал свое мнение.
Ужасно, но я не помню ответа. Я помню
только интонацию. Нет, нельзя позволить себе
выдумывать. Я забыл его ответ.
Но никогда не забывал и не забуду
самого Витю Шварцмана, человека, обладавшего
теплой внутренней силой, великим разумом и
ясными глазами.